«История, точнее — история, с которой мы соприкасаемся, похожа на засоренный клозет. Промываешь его, промываешь, а дерьмо все равно всплывает наверх».Гюнтер Грасс, «Траектория краба».
В октябре 1944 года красная армия вторглась в Восточную Пруссию. Впервые за годы войны советский солдат ступил на немецкую землю. На границе его уже встречал науськивающий плакат, возможно, сочиненный самим Ильей Эренбургом: «ВОТ ОНА, ПРОКЛЯТАЯ ГЕРМАНИЯ!». Для пущей наглядности плакат был увенчан огромным фанерным указующим перстом, обращенным в сторону ненавистного запада.
И вот теперь эта «окаянная», «проклятая», «белокурая» и к тому же столь обустроенная, по-кулацки крепкая Германия, простиралась перед распаленным войной, водкой и пропагандой, до зубов вооруженным совком.
В поэме фронтовика Александра Солженицына «Прусские ночи» метко обрисована эта босяцкая зависть к буржуазному достатку, помноженная на бандитскую «свободу действий»:
«Расступись, земля чужая!
Растворяй свои ворота!
Эта наша удалая
Едет русская пехота!
«По машинам!.. По дороге!
На Европу! -на-вались!»
Враг – ни запахом, ни слухом.
Распушили пухом-духом!
Эх, закатим далеко!..
Только что-то нам дико
И на сердце не легко?
Странно глянуть сыздаля,
А вблизи – того дивней:
Непонятная земля,
Всё не так, как у людей,
Не как в Польше, не как дома
Крыши кроют – не соломой,
А сараи – как хоромы!..»
«И несётся наша лава
С гиком, свистом, блеском фар -
Кляйн Козлау, Грос Козлау -
Что деревня – то пожар!
Всё в огне! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах, -
Эх, милаши,
Вы не наши!
Мил мне, братцы, ваш разбойный
Не к добру весёлый вид.
Выбирали мы не сами,
Не по воле этот путь,
Но теперь за поясами
Есть чем по небу пальнуть!».
Итак, красная армия приобретает откровенно «разбойный вид». Проще говоря, дичает. Причем, с высочайшего дозволения. Писатель Лев Копелев, в то время советский майор, очевидец гибели Восточной Пруссии, в своих потрясающих воспоминаниях пишет:
«Да, посылки действительно разрешили. Незадолго до начала зимнего наступления. Каждому солдату предоставлялось право посылать одну или две восьмикилограммовые посылки в месяц. Офицерам вдвое больше и тяжелее.
Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародеров, науськивание на грабежи. Что иного мог послать солдат домой? Старые портянки? Остатки пайка?» («Хранить вечно»).
Результаты начальственного поощрения убийц, насильников и грабителей не заставили себя ждать.
«Русские вели себя как дикие животные. Переходя от фермы на ферму, они все пожирали на своем пути. Мука, окорок, консервы – все шло в ход. Продукты вытаскивались из подвалов и разбрасывались по двору. Когда солнце стало припекать – наступала весна – они стали портиться, и ферму пропитал запах разлагающейся пищи…
Часто русские солдаты отрывали от матерей детей и забирали их в лагеря. Многие умерли в дороге. А многие впоследствии дома, зараженные венерическими болезнями, которые дико распространились после нашествия наших “освободителей”» (Хорст Герлах. «В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного». М., 2006).
Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка – шпионка, ее застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться».
Александр Солженицын, в то время капитан красной армии, тоже был тогда в Найденбурге, возможно где-то рядом с майором Копелевым, пытавшимся остановить бесчинства советской военщины (позже за это Копелев «загремит» и они встретятся с Исаичем на «шарашке» в Марфино). Солженицыну тоже есть что сказать об этом восточно-прусском городе: «Херингштрассе, дом 22. Он не сожжен, лишь разграблен, опустошен. Рыдания у стены, наполовину приглушенные: раненая мать, едва живая. Маленькая девочка на матрасе, мёртвая. Сколько их было на нём? Взвод, рота? Девочка, превращённая в женщину, женщина, превращённая в труп... Мать умоляет: "Солдат, убей меня!" ».
Ряд открытых платформ, уставленных большими ящиками. Беляев, шофер, сержант и его спутники раздобыли топоры и ломы. Мы взламываем ящики, а в них главным образом домашний скарб – перины, тюфяки, подушки, одеяла, пальто.
С соседней платформы тихий старушечий голос:
– Зольдат, зольдат!
Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.
– Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи.
– Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.
– Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.
В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.
– Куда вы ехали? У вас здесь родственники?
– Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить…»
А тут же, рядом во всю кипит мародерская работа:
«На всех путях по вагонам рыщут в одиночку и группами такие же, как мы, охотники за трофеями. У кучи приемников сияют красные лампасы – генерал, а с ним офицер-адъютант и двое солдат, волокущих чемоданы и тюки. Генерал распоряжается, тычет в воздух палочкой с серебряным набалдашником». (Вот откуда у того же товарища Жукова взялись 7 вагонов с элитной мебелью, множество золотых часов, колец, ожерелий, а также меха, картины, гобелены…).
Обычная уличная сценка тех дней, увековеченная Львом Копелевым:
«Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках – кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону.
Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем.
– О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога… Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали… И дочку, ей только 13. Ее – двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите… Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой… Вот она боится… Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом…
Девочка, всхлипывая:
– Мама, он все равно уже мертвый…».
Американский историк-ревизионист Вильям Пирс пишет о Восточной Пруссии января 1945-го:
«Когда советские воинские части перехватывали колонны бегущих на запад немецких беженцев, то они творили такое, чего в Европе не видели со времён нашествия монголов в Средние века. Всех мужчин — большинство из которых были крестьяне или немцы, занятые в жизненно важных профессиях, и таким образом, освобожденные от воинской службы, - обычно просто убивали на месте. Всех женщин, почти без исключений, подвергали групповому изнасилованию. Такова была участь и восьмилетних девочек, и восьмидесятилетних старух, и женщин на последних стадиях беременности. Женщинам, которые сопротивлялись изнасилованиям, перерезали горло, или застреливали. Часто, после группового изнасилования, женщин убивали. Многих женщин и девочек насиловали по столько много раз, что они от одного этого погибали.
Иногда советские танковые колонны просто давили гусеницами спасающихся беженцев. Когда части Советской Армии занимали населённые пункты Восточной Пруссии, то они начинали такую бестиальную, звериную оргию пыток, изнасилований и убийств, что это не представляется возможным описать в полной мере в этой статье. Иногда они кастрировали мужчин и мальчиков, перед тем как убить их. Иногда они выдавливали им глаза. Иногда они сжигали их заживо (в любом подростке-блондине могли заподозрить эсэсовца со всеми вытекающими последствиями – А.Ш.). Некоторых женщин, после группового изнасилования, распинали, прибив их ещё живых к дверям амбаров, а затем используя их в качестве мишеней для стрельбы» («Ревизионистская история: взгляд справа», М., 2003, стр. 61).
На фото: Восточная Пруссия. Убитые немецкие дети.
Именно гражданские Восточной Пруссии, прежде всего женщины, дети и старики, в ужасе бежавшие от пьяных сталинских орд, составили абсолютное большинство пассажиров печально знаменитого лайнера «Вильгельм Густлофф», который был потоплен 30 января 1945 года советской подлодкой под командованием пресловутого Маринеско. Из более чем 10 тысяч человек, находившихся на борту лайнера, по разным оценкам погибло от 7 до 9 тысяч (напомню, стоял 18-градусный мороз, в море плавали льдины). Гибель «Вильгельма Густлофф» стала крупнейшей морской катастрофой в истории (подробнее об этом – в известном романе Гюнтера Грасса «Траектория краба»).
Однако вернемся на сушу. Фронтовик Леонид Рабичев (тогда – старлей-связист) сделал убийственную зарисовку того, что видел лично:
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует — нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам — этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
- Кончай! По машинам!
А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже становятся в новые очереди, а телефонистки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.
Шоссе освобождается для движения. Темнеет. Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков и изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем» («Война все спишет», «Знамя» № 2, 2005).
Германский историк Иоахим Гофман, автор книги «Сталинская истребительная война 1941-45 гг.», пишет:
«Вторжение Красной Армии в Восточную Пруссию, Западную Пруссию и Данциг, в Померанию, Бранденбург и Силезию всюду равным образом сопровождалось злодеяниями, подобных которым в новой военной истории еще поискать. Массовые убийства военнопленных и гражданских лиц любого возраста и пола, массовые изнасилования женщин, даже старух и детей, с отвратительными сопутствующими явлениями, многократно, подчас вплоть до смерти, умышленные поджоги домов, сел, городских кварталов и целых городов, систематическое разграбление, мародерство и уничтожение частной и общественной собственности и, наконец, массовая депортация мужчин, а также женщин и молодежи в трудовое рабство Советского Союза – обычно с отделением матерей от их детей и с разрывом семейных уз – таковы были выделяющиеся признаки события, которое вопиюще противоречило принципам упорядоченного ведения войны».
Красная армия продвигались все далее на запад, по свидетельству И. Гофмана, все более напоминая гибрид воинственной азиатской орды и шумного цыганского табора: вот проносятся танки, покрытые дорогими персидскими коврами, на которых восседают вояки с бутылками коллекционного вина; то и дело в колоннах мелькают хмельные солдаты в каких-то макинтошах и наполеоновских треуголках, с зонтиками, а вот катит старинная карета, утащенная из какого-то баронского родового имения… В марте 1945-го советские «освободители» вышли к Одеру. 1 марта Йозеф Геббельс записывал в своем личном дневнике: «К нам поступают теперь бесчисленные сведения о большевистских зверствах. Они настолько ужасны в своей правдивости, что дальше ехать некуда…». На следующий день, 2 марта, он продолжает: « Конев требует от командиров принятия строжайших мер против разложения войск. Он указывает также, что поджоги и грабежи могут производиться только по приказу. Характеристика, которую он дает этим фактам, чрезвычайно интересна. Из нее видно, что в лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками. Это подтверждают поступившие к нам из восточных областей сведения о зверствах. Они действительно внушают ужас. Их невозможно даже воспроизвести в отдельности. Прежде всего, следует упомянуть об ужасных документах, поступивших из Верхней Силезии. В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Кажется, это делается по приказу сверху, так как в поведении советской солдатни можно усмотреть явную систему» (Й. Геббельс, «Последние записи», М., 1998).
В 2002 году вышла книга авторитетного английского историка Энтони Бивора «Падение Берлина.1945». В этой книге Э. Бивор доказывает, что в одном лишь Берлине жертвами насилия, нередко многократного, со стороны советских солдат стали до 130 тысяч немецких женщин и девочек. Около 10 тысяч женщин впоследствии умерли, зачастую покончив с собой. Многие были убиты на месте насильниками. Всем немкам в возрасте от 8 до 80 лет было просто противопоказано появляться на берлинских улицах. Всего же за время «освобождения» Германии советские солдаты, по оценке Э. Бивора, изнасиловали около 2 миллионов немецких женщин – от девочек до старух.
Рецензируя книгу Э. Бивора, газета «The Deily Telegraph» от 24 января 2002 г. приводит следующие данные: «Когда югославский коммунист Милован Джилас (Milovan Djilas) заявил протест Сталину, диктатор взорвался: “Как так, Вы не можете понять солдата, который прошагал тысячи километров через кровь, огонь и смерть и хочет развлечься с женщиной или взять себе какую-нибудь безделушку?”. А когда немецкие коммунисты предостерегли его, что изнасилования отвращают от них население, Сталин вспылил: "Я никому не позволю втаптывать в грязь репутацию Красной Армии!"».
Энтони Бивор показывает, что советские солдаты нещадно насиловали не только немок, но и русских женщин, освобожденных из «фашистского рабства». Что уж говорить о прочих славянках? Лев Копелев вспоминает, как еле спас от оравы пьяных танкистов девушку-польку, вопившую: «Иезус Мария, я полька!»; впрочем, на доблестных совков это не оказывало ни малейшего воздействия, их остановил лишь наведенный пистолет (а мог бы и не остановить!). Да что там польки: вспомним осень 44-го, «освобождение» Югославии. Сербы очень скоро пришли в ужас от дикого поведения нахлынувших с востока «братушек». Не в Восточной Пруссии, задолго до Берлина, в «братской» славянской стране – изнасилования, грабежи, короче, весь джентльменский набор красной военщины. Кстати, знакомая белоэмигрантка, проживавшая тогда в Белграде, рассказывала, что совки зверски, скопом изнасиловали ее подругу, русскую.
Массовые военные преступления красных продолжались и после капитуляции Германии. В мае 1945 года знаменитый германский летчик-ас Эрих Хартманн в составе колонны пленных и гражданских беженцев был передан американцами совку. Ему пришлось стать бессильным очевидцем чудовищного «пира победителей».
«Проехав несколько миль, колонна остановилась. Эриху и его товарищам приказали спуститься на землю. И тут в поле их окружили русские солдаты. Полные дурных предчувствий немцы начали выбираться из грузовиков. Русские немедленно начали отделять женщин от мужчин.
Прежде чем американцы уехали, они получили представление о том, на какую участь они невольно обрекли немецких женщин и детей, единственным преступлением которых было то, что они родились в Германии. Американцы обнаружили, что их союзники способны превзойти все мыслимые и немыслимые пределы человеческой жестокости. Молодые парни из Алабамы и Миннесоты воочию увидели Медведя в действии.
Полупьяные солдаты Красной Армии, увешанные винтовками и пулеметами, построили безоружных немцев в шеренги. Другие русские начали валить на землю женщин и девочек, срывать с них одежду и принялись насиловать свои жертвы прямо перед строем остальных русских. Немцы могли лишь молча сжимать кулаки. Американские солдаты из своих грузовиков смотрели на все это широко открытыми глазами.
Казалось, их просто парализовало это зрелище. Когда две молодые немецкие девушки, раздетые догола, с криком бросились к грузовикам и в отчаянии начали карабкаться туда, американские часовые оказались достаточно сообразительными, чтобы втащить их наверх. Русским такое благородство совсем не понравилось. Стреляя в воздух и дико крича, русские бросились к американским грузовикам. Американские солдаты поспешно взяли оружие на изготовку, и грузовики помчались по дороге. Когда исчезло последнее препятствие, русские набросились на немецких женщин.
Молодая немецкая женщина, чуть за тридцать, мать 12-летней девочки, стояла на коленях у ног русского капрала и молила бога, чтобы советские солдаты взяли ее, а не девочку. Но ее молитвы остались без ответа. Слезы текли по щекам, когда она посылали молитвы к небу. Немецкие мужчины стояли, окруженные пулеметными стволами.
Русский капрал отошел от женщины, его лицо исказила глумливая усмешка. Один из солдат изо всех сил ударил женщину сапогом в лицо. “Проклятая фашистская свинья!” — заорал он. Молодая мать упала на спину. Солдат, который ее ударил, выстрелом в голову из винтовки убил ее.
Русские хватали всех немецких женщин, которых видели. Маленькую дочь убитой женщины потащил за танк убийца ее матери. К нему присоединились другие русские. Полчаса раздавались дикие крики и стоны. Потом совершенно голая девочка, не способная держаться на ногах, выползла назад. Она скорчилась и замерла.
Однако в той общей картине зверств, которую сейчас представлял луг, страдания этой девочки не были чем-то особенным. Беспомощные немцы убеждали русских часовых позволить им помочь девочке. Взяв винтовки наперевес, русские позволили германскому медику подойти к девочке. Через час она умерла, и ее последние всхлипывания огнем жгли сердца Эриха и его солдат.
8- и 9-летних девочек раз за разом безжалостно насиловала озверелая русская солдатня. Они не выказывали никаких других чувств, кроме ненависти и похоти. Пока все изверги удовлетворяли себя среди диких криков и плача женщин, Эрих и его солдаты сидели под дулами пулеметов.
Забрызганные кровью русские, удовлетворив вожделение, сменяли товарищей за пулеметами, принимаю охрану над германскими солдатами. Матери пытались защитить своих дочерей, но их избивали до потери сознания и оттаскивали в сторону, а потом насиловали в таком состоянии. Закаленных в боях пилоты, прошедшие сотни боев и получившие множество ран, просто отшвыривали в сторону. Пораженный в самое сердце тем, что увидел, Эрих нечеловеческим усилием воли подавил приступ рвоты.
Подобная оргия просто не могли тянуться долго. Похоть была насыщена, и начали появляться первые признаки жалости. Иногда ухмыляясь, иногда безразлично, иногда чуть удрученно, русские солдаты вернули женщин и девочек, над которыми кончили издеваться. Тех, кого утащили прочь от грузовиков, больше никто не видел. Остальные падали без чувств на руки потрясенных отцов и мужей. Они полной мерой хлебнули унижения и страдания, но все это еще не закончилось.
Немцы были согнаны в импровизированный лагерь на лугу. Им было позволено пройти к озеру, чтобы умыться и постирать одежду. Потом вокруг луга было выстроено кольцо из 30 танков, чтобы организовать охрану на ночь. Русские солдаты снова и снова возвращались к немцам, утаскивая женщин и девочек, которым не могло помочь присутствие мужей и отцов. Насилие продолжалось всю ночь, прекратившись только перед самым рассветом. Женщин притащили назад, как сломанные куклы, когда русские натешились. Солдатам JG-52 (эскадрилья, в которой служил Э. Хартманн – А.Ш.) этой ночью пришлось сделать трудный выбор, и многие из них его сделали.
Когда первые лучи солнца упали на окруженный танками луг, множество немцев не поднялось. Те, кто проснулся, обнаружили, что находятся в ужасном царстве смерти, которая каленым железом запечатлелась в их памяти навсегда. Когда Эрих проснулся, то увидел унтер-офицера с женой и дочерью, лежащих рядом. Сержант тихо перерезал жене вены на руках самодельным кинжалом. Потом он так же убил свою 11-летнюю дочь, после чего перерезал вены и самому себе. Жизнь медленно уходила из них, пока Эрих спал невдалеке.
Другие мужчины задушили своих жен и дочерей, после чего сами повесились на бортах грузовиков. Они предпочли смерть долгому и мучительному умиранию. Эрих начал спокойно разговаривать сам с собой, чтобы преодолеть страшное воздействие кровавых сцен на сознание. “Ты должен жить, Эрих, что бы не случилось. Ты ДОЛЖЕН выжить, чтобы рассказать другим о том, во что сам не можешь поверить сейчас, когда смотришь на все это. Ты никогда не сможешь забыть, что способны натворить люди, опустившиеся ниже всяких животных”» (Р. Ф. Толивер, Т. Дж. Констебль, «Эрих Хартманн: белокурый рыцарь Рейха», Екатеринбург, 1998).
По словам известного журналиста Дэниела Джонсона, «немецкие женщины военного поколения все еще называют военный мемориал Красной Армии в Берлине "Могилой Неизвестного Насильника”». Что же касается пафосного монумента «воина-освободителя» с немецкой девочкой на руках, то, как подметил историк Марк Солонин, «немецкая девочка могла оказаться в руках советского солдата в другой ситуации и с другими для девочки последствиями»…
0 comentarii:
Trimiteți un comentariu
Administrația site-ului vă îndeamnă să folosiți un limbaj decent în discuție: